Живя в общежитии, она всегда спала с юношей, используя его как защиту, но в этом не было ничего сексуального, так как снова ее желанием было только обнимать и быть обнятой. Она сказала мне, что это на-чалось, когда она вернулась домой после полиомиелита, и маленький мальчик обнимал ее и купал, а родителям в то время было не до нее. Ее первому соблазнению в шестна-дцать лет фактически предшествовало то, что ее искупали. В желании быть обнятой содержалось еще и желание, чтобы ее защитили от ее собственного сильного желания совершить самоубийство.
Тем не менее, последовал еще один суицидально окрашенный поступок, а затем ее гнев стал проявляться в переносе: я чувствовала себя высосанной досуха; она извергала из себя мои интерпретации, точно так же, как младенцем извергала материнское молоко, как ее вагина позднее изгоняла из себя пенис. Многочисленные фантазии о ее собственном теле, источающем гной или полном заразы, переполняли ее, внушая ей омерзение, так что она не могла позволить ни одному мужчине находиться поблизости от нее. Временами ее попытки вызвать мой гнев были почти нестерпимы; а временами она обращала свою агрессию на себя в виде психосоматических симптомов. Иногда ей казалось недостаточным кидаться на меня словесно и ей страстно хотелось меня ударить.
После нескольких бурных месяцев, которые были похожи на битву за власть между нами, Мария стала выходить из регрессии. Она вместе с подругами переселилась в квартиру и вернулась в университет. Ее стало радовать ощущение собственной личности, отдельной от родителей, и она больше не отыгрывала фантазию о том, что она парализована. Она стала более самой собой, реальным человеком, чем я когда-либо ее знала. Новая приятная способность — быть внимательной к своей семье и друзьям и искренне заботиться о них — вдохновила ее на то, чтобы постараться понять корни и цели своего садизма и агрессивной злобы, против которых она так долго защищалась.
Наибольшую трудность для Марии по-прежнему представляла ее неспособность к от-ношениям с мужчиной, и это стало главным содержанием нашей работы в последующие несколько месяцев. Из-за тревоги, связанной с сексуальностью, она больше не могла заменять меня сексуальным партнером. Воровство в магазинах стало заменой промис-куитету. Фрустрация и гнев выражались битьем посуды. Что поражало нас обеих, так это то, что она приходила бить посуду к себе домой, зная, что ее спокойная, логичная мать сумеет удержать ее там под контролем. Неожиданно Мария поняла, что была способна к половому акту, завершающемуся оргазмом, только дома, зная, что мать поблизости и может послужить вспомогательным Эго для контроля над ней. Теперь она знала, что избегать сексуального вообще и оргазма в частности ее заставлял страх перед собственной слепой, убийственной яростью.