Жизнь Марии в корне переменилась. Она ходила на занятия в университет, хорошо училась и обнаружила, к своей радости, что может быть одна. В первый раз в жизни она влюбилась, в товарища-студента. Она смогла проявлять к Джону нежность и любовь, а не только агрессию, и это были ее первые зрелые объектные отношения. Она радовалась, что ей лучше, у нее исчезли страх и желание смерти. Она поняла, что ее ненависть к отцу началась с тех пор, когда ее взяли с собой навестить его в тюрьме и они оба плакали.
К несчастью для Марии, в это время я внезапно заболела, пришлось лечь в больницу и прекратить работу на два месяца. Она написала мне несколько нервных писем, а когда я вернулась к работе, оберегала меня от любых агрессивных чувств. Они отщепились; она отыгрывала их на Джоне, стала с ним требовательной, регрессировала. Кроме того, ее агрессия опять обратилась вовнутрь, так как к ней вернулся страх смерти, и на этот раз вышеупомянутые уговоры на ночь уже не помогали. У нее снизилась академическая успеваемость, но в первый раз она смогла высказать агрессивные чувства, упрекая аналитика, словно перед ней была ее мать. Теперь ее агрессивные фантазии сосредо-точились на гениталиях. Она стала бояться полового акта с Джоном и требовать успо-коения, от самого Джона, своей семьи и меня, как будто чувствовала, что не может больше контролировать свою агрессию. Она всхлипывала: «Я много раз мысленно Вас убивала, но никогда не желала Вам заболеть!» Она начала понимать, что от Джона ей всего-то было нужно, чтобы он ее погладил, прижал к себе, взял на ручки, а она бы свернулась клубочком. Этих радостей можно было добиться только через псевдовзрос-лую сексуальность, и она платила за них, позволяя в себя проникнуть, но от этого (и только от этого) она делалась холодной и испытывала ужас, потому что интромиссия вновь пробуждала ее страх перед вторжением в ее тело, кастрацией и дезинтеграцией. Она сказала: «От этого я словно полностью лишаюсь рассудка и боюсь потерять контроль над своим телом, боюсь озвереть сама, и боюсь, что он озвереет, но если у меня нет мальчика, я ощущаю себя в пустоте». Здесь для нас опять стало проясняться, что ей трудно отличить — жертва она, или агрессор.
По мере регресса Марии оральные первоисточники ее сексуальности стали более от-четливыми. Она бранилась за едой с братьями и сестрами. Ее стало рвать перед сноше-нием, она стала бояться, что ее тело очень уязвимо, что Джон запросто там что-нибудь повредит. Снова ее мысли обратились к отцу в белом халате, времен ее болезни, и она сказала: «Теперь я понимаю, что этот парень может и спасти, и убить меня». После этой сессии ей стало много лучше, но вслед за очередным сношением она принялась плакать и с отчаянием кричала: «Я не знаю: или я фригидна, или какой-то импотент!» Она больше не могла отрицать, что ее тело содержит пустоту, скверные и опасные ис-пражнения и мочу.