Никого из моих пациентов, чьи истории я здесь привожу, «там не было». Все они родились после окончания войны. В интересной статье Надин Фреско (Фреско, 1984) приведено восемь интервью с детьми выживших. Многие из тем, затронутых ею (мол-чание семьи о Катастрофе, фантазии детей, незавершенная задача оплакивания), фи-гурировали также в материале моих пациенток и нуждались в аналитической проработке. Две мои пациентки были детьми, рожденными на замену погибшим. Все пациентки несли непосильное бремя — возместить родителям их невозместимые утраты. Неудивительно поэтому, что некоторые из них страдали от чувства вины выживших, так как они были живыми детьми, которые никогда не могли занять в родительском сознании места умерших детей и лишь напоминали им прежний объект любви. Они страдали и от не поддающегося объяснению чувства, что они самозванцы, подмена умершим детям, а между тем у них есть собственная личность и собственная жизнь. Многие чувствовали вину за свой гнев на родителей, которые столько перестрадали, и в то же время отка-зывались признавать своего ребенка за отдельную-личность.

Клинический материал
Г-жа А. обратилась ко мне в тридцать восемь лет, хорошо понимая, что до менопаузы осталось не так уж много, а между тем у нее существует конфликт, связанный с жела-нием иметь ребенка. Она осознавала в себе сильное желание зачать и родить ребенка (отношения с текущим партнером были вполне удовлетворительными), но чувствовала и сильное сопротивление этому. После войны ее мать, активная участница партизанского движения, открыто рассказывала об их героическом сопротивлении нацистам и гордилась своим прошлым. Таким образом, с самых ранних лет г-жи А. Катастрофа была частью жизни семьи. Ее отец, потерявший в ней свою первую жену и четырехлетнего сына, был всегда мрачным и подавленным. Он открыто говорил, что его «настоящая жизнь» была «до Холокоста», и оба ребенка чувствовали, что он только наполовину присутствует в семье. Он говорил, что «до Холокоста» все было «как надо», и его ныне живущие дети ничего не могли сделать, чтобы все было снова «как надо». Призраки жены и ребенка всегда были рядом — он жил в двойной реальности, как многие выжившие, ибо оплакать погибших было для него все равно что убить их своими руками. Это сильно сказалось на самооценке маленькой девочки, ее сексуальном развитии и фантазиях. Однако в идентификации со своей сильной матерью она боролась за достижение профессиональных успехов. Несмотря на годы анализа в родной стране, удар Катастрофы был не понят и даже не затронут. На консультации со мной выяснилось, что она никогда не была уверена в своей женской сексуальной идентичности, а это-то и осложняло ее желание иметь ребенка.